Корея, Монголия и Маньчжурия: рождение основателя державы

240088

Как мы видели в предыдущей публикации, в шаманизме западных бурят онгон (дух) с «корейским» прозвищем Солонгото (hолонгото) и именем Эргил Буга Тунхэй играл весьма заметную роль. Этому духу при посвящении шаманов первому уделяли жертвенный тарасун (молочную водку), считая, что он «первый сделал обряд своего посвящения и посвящал других шаманов» (цит. по М.Н. Хангалову). Завершение обряда снова не обходится без упоминания Солонгото-эжина (эжэн «хозяин»), когда новоявленный шаман взбирается по ритуальному дереву и призывает богов, причем первым - именно Тунхэя.

Рождённые градом

Сравнительный обзор мифа о происхождении бурятского онгона и аналогичных мифов Кореи и Маньчжурии наглядно показывает общность происхождения сюжетов. Бурятский Түнхэй, согласно мифу, жил на небе, но спустился на землю в виде града. Земная непорочная девушка по имени Хангин проглотила градинку и забеременела. Родители, думая, что семья теперь опозорена и боясь её, поселили девицу в отдельной юрте и выдали за 70-летнего старика. Девушка родила Эргил Буга Тунхэя, точнее – его земное воплощение. В 10-летнем возрасте Тунхэй уже стал «большим шаманом».

Тунхэй, в вариантах - Тэнхээ, является персонажем древней мифологии, ареал распространения которой тяготеет к дальневосточному региону. Например, подобный сюжет был известен у монголоязычного племени сяньби, обитавшего на восточной периферии Великой степи. Более того, запись о сяньби является одной из наиболее ранних фиксаций этого мифа.

В китайской летописи об этом рассказано так:

«Его отец Тоулухоу вначале три года сопровождал войска сюнну, его жена оставалась дома и родила сына. Когда Тоулухоу возвратился, то он счел его за оборотня и хотел убить его. Жена сказала, что как-то днем она шла и услышала раскаты грома, подняла голову, чтобы посмотреть на небо, а градина упала ей в рот, и она проглотила ее. После этого забеременела и через десять месяцев родила. Этого ребенка обязательно ожидает нечто необыкновенное, следует его вырастить и посмотреть. Тоулухоу не послушался и выбросил его. Жена приказала домашним подобрать и вырастить его. Назвали ребенка Таньшихуай (родился в 141 г.).»

Уже в подростковые годы о Таньшихуае говорили, что он храбр, крепок и сообразителен. В 14-15 лет он, вооружившись только плетью, погнался за грабителями, угнавшими его стадо. Орудуя плетью, он разогнал нападавших и полностью вернул своё имущество. С того времени помимо уважения он начал внушать страх, постепенно возвысился и стал лидером сяньби.

Далее на восток мы встречаем аналогичный миф у народа Пуё (ещё один корейский вариант - Буё, кит. - Фуюй), считающегося одним из этносов, составивших корейский народ. На западе королевство Пуё граничило с Сяньби, и в правление Таньшихуая подчинялось ему. Правящий слой в Когурё, государстве на территории севера Кореи и юго-востока Маньчжурии, происходил из Пуё. Позднее пуёские переселенцы составили аристократию и другого корейского государства - Пэкчэ.

По одной из теорий, из этого ареала происходит волна так называемых «всадников-завоевателей» Ямато (~4-5 вв.). Правильнее может быть стоило бы назвать это второй волной (первая состоялась до н.э.), но именно с ней некоторые исследователи связывали появление развитой всаднической культуры в центре Японии. В свете этой теории Пуё занимает важное место как исходная область не только культурных новшеств, но и миграции населения.

Бронированные кавалеристы Когурё были основой военной мощи этой державы

Когурё было самым воинственным из корейских государств, несколько веков оно было региональной сверхдержавой, неоднократно разбивавшей армии Китая. Когурё - излюбленная тема южнокорейского исторического кино. Язык правящего слоя в Пуё и Когурё, а также в Пэкчэ, считается наиболее близким к японскому, но эта теория ни в Южной, ни в Северной Кореи не пользуется признанием научных кругов.

Китайская летопись передаёт миф об основателе Пуё так:

"В древности на севере было государство Гаоцзюйли. Однажды ван (король) этой страны заметил, что его служанка-невольница беременна, и хотел убить ее, но она рассказала, что забеременела оттого, что в ее чрево вошло облачко величиной с куриное яйцо. Когда потом она родила сына, ван бросил его в свинарник, но свиньи не тронули ребенка, а обогревали своим дыханием; а когда кинули его в конюшню, лошади также согрели его своим дыханием, поэтому ребенок не погиб.

Боясь того, не является ли он сыном неба, ван разрешил матери вскормить его и назвал именем Дунмин (Тонмён), а [впоследствии] велел ему пасти коней. Так как Дунмин был очень искусным в стрельбе из лука, ван опасался, как бы он не захватил его царства, и хотел убить его. Но Дунмин бежал на юг, к реке Сиомсу (Шияньшуй); [там] он выстрелил из лука в воду, и тогда приплыли рыбы и черепахи, составив [живой] мост, по которому Дунмин переправился. [После этого] рыбы и черепахи рассеялись, поэтому преследовавшие его войска не смогли перейти реку. Дунмин основал стольный город и стал ваном земли Фуюй (Пуё).»

В корейской «Самгук саги» тот же сюжет эволюционировал до такой степени, что почти потерялся в массе других линий. Заимствования из китайской мифологии, добавленные мотивы из сюжетов региональных мифов, отголоски реальной истории Пуё и Когурё, слившиеся в одно повествование отягощают повествование. Вкратце, пролог, взятый из истории двух государств, рассказывает о том, как в Пуё произошли эпохальные события.

Король Хэбуру не имел сыновей, и взял в качестве наследника найдёныша «золотого цвета». При этом, якобы по совету министра, часть пуёсцев с королем переселяются на восток к морю, где создают государство Восточный Пуё. Власть в старом Пуё оказывается в руках человека, назвавшего себя «сыном Небесного царя». Наш сюжет проявляется только с того места, где девушка, дочь речного бога, встречается с этим самозванцем, изгоняется из семьи за внебрачную связь, оказывается при дворе ставшего к тому времени королем Восточного Пуё найдёныша «золотого цвета». Там она, будучи заточённой в отдельных покоях (сравниваем с поселением в отдельной юрте в бурятском мифе), беременеет от луча солнца и производит на свет яйцо.

Видно, что «облачко величиной с куриное яйцо», вошедшее в чрево девушки в сюжете из Пуё, в корейской версии оказалось заменено на «луч солнца», но мотив яйца сохранился. С ним происходит то же самое, что и с выброшенным ребёнком пуёского мифа. Король выкидывает яйцо на дорогу, но скот обходит его, а птицы укрывают своими крыльями. Яйцо возвращают матери, она укутывает его, и из него появляется «статный и красивый мальчик». Уже в семь лет он поражает людей способностями, в том числе - в стрельбе из лука, за что его нарекают Чумон (подчёркивается, что чумон в «пуёском просторечии» означает «лучший стрелок»). В этом имени некоторые усматривают связь с монгольским sumu(n) «стрела»). Затем вновь повторяется мотив чужеродного «наследника».

Название Кореи и монголы

Чумон пребывает в местность Чольбон Пуё (где, как считается, возникнет королевство Когурё). Там, у правителя не было сыновей, и, увидев Чумона, тот «понимает», что встретил необыкновенного человека. Чумон становится зятем правителя и по смерти того занимает престол. В завершении своего царствования Чумон возвращается на небо, подданные находят лишь его плеть (ср. мотив плети Таньшихуая), которую захоронили на Драконьей горе.

Вариантом названия Чольбон называют Солголь, при этом есть версия, что в основе термина лежит понятие «высокий», «старший», «главный» - может быть - «божественный», а при его передаче китайскими иероглифами получилось «ко» (гао) в названии Когурё (кит. Гаоцзюйли). К этому-то и предполагают возводить чжурчженьско-маньчжурское название Кореи - Солха, и монгольское - Солонгос (Solongү-a). Объяснение Солха и Солонгос из Солголь является лишь одной из множества версий (их около десятка, или больше), но эта отличается тем, что разработана в Корее.

Другим интересным моментом является то, что вторая часть названия Когурё интерпретируется как «столица», «центр страны». В этом нюансе отдельные исследователи усматривают родство с маньчжурским словом gürün “государство», попавшим, кстати, в монгольские языки, где у него была разная судьба. В большинстве монгольских оно стало известно в эпоху империи маньчжуров и получило смысл «держава», «империя» (потому что ассоциировалось именно с Цин), но буряты (хоринцы и, возможно, сонголы) узнали его задолго до цинского времени и у них это слово гүрэн означает просто «государство».

В этимологическом плане древнекорейское курё (т. е. гипотетическую вторую часть термина, из которого развилось название Когурё) следует сравнивать вовсе не с этнонимом бурятского племени хори (как это часто делается в трёх странах), а скорее уж (если требуется обратиться к этимологическим изысканиям алтайского направления) - с монгольскими терминами хороо (бур. хорёо) и хүрээ (бур. хүреэ) «военный лагерь», «курень», «ограждённое (защищённое) место». В современности термин хороо помимо прочего дал семантическое развитие до «комитет», т. е. «государственный управляющий орган».

Здесь сделаем специальное отступление и поясним, что в Бурятии, Монголии и КНДР одно время серьёзно рассматривалась версия этимологического родства политонима Корё (Когурё) и этнонима хори (который, в свою очередь, считается прямым наследником древнего названия монголов - хор, откуда в китайском сложилось общее прозвище северных кочевых «варваров» - ху). Эта идея и по сей день пользуется известностью в популярных публикациях и даже звучит в речах политических деятелей. Однако обратим внимание на то, что в её основе лежит не более чем созвучие этнонима хори с корё, т. е. с поздним вариантом политонима, развившегося из древнего Когурё. Как мы только что убедились, реальное происхождение последнего вовсе не такое простое. Термин, вероятно, двусоставный; и дело обстоит так, что его, говоря доступно, следует рассматривать как ко и гурё, где вторую часть никто (включая самих же авторов теории древнего родства) не связывает с хори.

Мало того, появление политонима именно в виде Когурё и затем - Корё, очевидно, не стоит рассматривать вне сложной системы передачи древнекорейских (или пуёских) слов китайскими иероглифами, откуда позднее происходили обратные заимствования в корейский язык. Какое-то этимологическое родство с этнонимом хори тут быть может и скрыто, но оно будет восходить не к прямой связи, например, предков хори-бурят и корейцев рубежа эр, а к таким лингвистическим далям, как предполагаемая близость некоторых корейских (пуёских) и монгольских военных терминов с основой хор. Постепенно становится очевидно, что бурятский этноним хори как-то связан с военной (оружейной) терминологией, потому что в монгольских и тюркских языках слова с такой основой обычно относятся к армии и вооружению. Сравнивая бурятский и корейский термины, мы можем рассуждать об особенностях древней лексики корейского языка (или шире - пуёских языков) и алтайской языковой семьи, но не о древнем родстве конкретного современного племени и корейского народа.

Документальный фильм о Когурё. Здесь упоминается версия осмысления политонима Когурё как "страна крепостей"

В то же время, всё это не должно помешать изучению совершенно другой стороны - исторических связей и общих культурных элементов Кореи и монгольских народов. Так уж получилось, что некоторые аспекты этой сферы лучше сохранились у бурят, либо даже зафиксированы только у бурят и более нигде. Один из примеров тому - рассматриваемый нами мифологический сюжет о небесном происхождении предка-основателя с прозвищем Солонгото. Вернёмся же к нему.

Маньчжурская версия

Много веков спустя после падения королевств Пуё и Когурё миф снова был зафиксирован, на сей раз - у маньчжуров. Их официальная (поддерживаемая и пропагадируемая правящей династией) версия гласит:

«Три небесные девы Энгулэнь, Чжэнгулэнь и Фэкулэнь, три госпожи, пришли купаться в озере. Когда они выкупались, появилась святая сорока, держащая в клюве красный плод, она уронила красный плод в одежды младшей девицы. Девица с радостью его съела и забеременела. Когда пришел срок, она родила мальчика. Как только он родился, то сразу же заговорил.»

Небесная женщина посадила мальчика в лодку, а «сама вознеслась на небо». Ребёнок доплыл по течению до территории трёх враждующих родов, где заявил их представителям: «Небо родило меня, чтобы я уничтожил ваши беспорядки». Не трудно догадаться, что этот мальчик по имени Букури Йоншун становится вождём тех трёх родов. Потомками Букури Йоншуна считали себя Нурхаци и последующие маньчжурские правители.

В отличие от мифов Пуё, Когурё и Сяньби в маньчжурской версии вместо облака или града (или солнечного луча) появляется птица (сорока), которая бросает «красный плод». При этом матерью будущего правителя становится отнюдь не простая женщина, а небесная дева. В этих двух мотивах проявляется существенное отличие маньчжурского мифа. Исследователи бурятской мифологии давно обращали внимание на его сходство с сюжетом этногонического мифа хори. Мы со своей стороны отметим, что именно там, где маньчжурский миф отличается от сяньби-пуё-корейского, проявляется сходство с хори-бурятской версией.

Напомним, что по хоринскому сюжету прародитель народа обнаруживает купающихся небесных дев (прилетевших на озеро в облике лебедей), похищает волшебную птичью (лебяжью) одежду одной из них (по имени Хобоши / Хобшорой, или Будан) и та рожает ему 11 (или 13) сыновей, основателей родов племени хори. Купание небесной девы, птичий облик - это то, что связывает маньчжурский и хоринский мифы.

Если из официального маньчжурского мифа убрать мотивы птиц и вместо купающейся небесной девы ввести в повествование обычную женщину, получится почти чистый древний сюжет об основателе державы с той лишь разницей, что градинка превратилась в упавшую с неба (~ из облака) ягоду. Складывается впечатление, что маньчжуры как будто творчески соединили два сюжета.

Кроме того, нельзя пройти мимо того факта, что ангарские хангины и шарайты в шаманских призываниях духа Солонгото также упоминают спустившихся с неба трёх (или девять) девиц, озеро, реку с переброшеными через неё мостиками, большие лодки с вёслами, чёрное облако, молнии, падающий со стуком град и т.д. Мы не приводим полностью текст, потому что он в полной мере несёт на себе характер шаманского экстатического переживания и без вдумчивого анализа малопонятен. Это рифмованное перечисление образов, видящихся шаману во время обряда. Своего рода картины, приходящие к нему из мира предков. Исследователю же следует учитывать наличие такого рода мотивов в специфических текстах.

Воинственное божество в когурёских доспехах. Барельеф (Национальный музей Кореи). Фото автора

Официальная маньчжурская позиция по вопросу о божественном происхождении их правящего рода айсинь гиоро (айсинь маньчж. «золотой») была исключительно важна в политике раннего периода создания единого государства чжурчженьских племён. В 16 веке такого рода мифы всё ещё играли большую роль в сознании людей, к тому же маньчжурам необходимо было уравняться с соседними правителями-монголами, в массе своей происходящими от Чингисхана, Хасара и Бельгутэя. Все эти монгольские князья в конечном итоге были потомками Алан-гоа, княжны из многократно упомянутого племени хори (хори-тумат). Общего предка их всех эта княжна, согласно легенде, родила от небесного человека, приходящего ночью через верхнее отверстие в юрте.

Смысл легенды в понимании людей того времени заключался в божественном происхождении монгольских правителей. Гиоро-маньчжурам требовалось своё обоснование не просто равенства, а даже превосходства, их происхождения. В их версии мифа они имеют небесную кровь по обеим линиям; их первопредок родился у небесной девы от небесного отца (в облике птицы или с помощью птицы-медиатора). Политический аспект сюжета заключался здесь. Посмотрим, было ли у него этнокультурное историческое подкрепление.

В русскоязычной литературе часто цитируются и маньчжурский, и хоринский мифы, но в сущности, оба они в полной мере ещё не изучены. Достаточно сказать, что в русских и англоязычных переводах порой диаметрально отличаются некоторые обстоятельства, а все версии бурятского сюжета до сих пор не сведены. Например, в зарубежной науке давно обсуждается вопрос о заимствовании маньчжурами их мифа от других племён. В частности, есть весьма обоснованная версия о том, что сложившийся сюжет о небесных девах, купавшихся в озере Булхури на вершине Букури, изначально бытовал у племени хурха. Предложена даже локализация указанных гор Букури в Приамурье, в районе современного Благовещенска.

В русском переводе соответствующего фрагмента летописи не хурхаский пленник рассказывает этот миф о своих предках, а маньчжурский император повествует чужеземцу о своём происхождении. Одно это показывает, насколько далеко разошлись исследования отечественных учёных и зарубежные (прежде всего - китайские и японские) одних и тех же аспектов духовной культуры народов региона.

Лебедь и град

Дискуссия о маньчжурском мифе в науке не завершена, и хурхаская версия (обладающая собственными слабыми местами) имеет своих противников, которые локализуют гору Букури в массиве Чанбайшань вблизи корейско-китайской границы. Со своей стороны зарубежный научный дискурс практически не использует бурятский материал, а он как раз даёт возможность сравнения на совершенно другом уровне.

Помимо упомянутых мотивов птиц и купания небесных дев, бурятская мифология даёт вариант, в котором с градом и стаей лебедей с неба прилетает божество Хан Нагатай (то же имя фигурирует в генеалогии хоринцев как название младшей группы родов - «шесть нагатайских»). В современном бурятском язычестве этот бог почти забыт, но всего лишь полвека тому назад его культ был актуален среди племён хонгодор, шошолок и тех родов племени булагат, что жили в долинах вблизи Восточного Саяна. Вариант о Нагатае важен для науки тем, что в нём отмечено мужское божество в облике лебедя и проявлен мотив связи лебедя и града. Он представляет собой недостающее звено в цепочке версий мифа, зафиксированных с начала эры до этнографического времени.

Отделение предков современных хоринских бурят от хонгодоров и шошолоков (или второй распад хори-туматского племени) уверенно датируется 13 веком, соответственно можно полагать, что миф о Нагатае к тому времени уже давно существовал параллельно мифу о небесной деве в лебяжьей одежде. Это автохтонный байкало-саянский сюжет. Байкальская Сибирь - та территория, на которой лебединый мотив прослеживается археологией с палеолита. Наскальные рисунки и фигурки лебедей, птиц, не имеющих промыслового значения, отмечаются здесь с древнекаменного века. Соответственно при разделении племени и уходе восточной ветви хори-туматов с берегов Байкала на Дальний Восток ушедшие мигранты должны были знать версию с Нагатаем (поэтому у них сохранилось общее название шести родов как нагатайских). От них-то мотив мужского божества в птичьем облике и мог попасть в маньчжурский миф. То же можно сказать и о мотиве купающихся небесных дев (подобный сюжет есть и у китайцев, но он имеет отличия).

Наскальный рисунок, изображающий нисхождение небесного божества со стаей лебедей. Западная Бурятия

Не углубляясь слишком далеко в поиски истоков мифа, выделим такой нюанс. Сюжет о девушке-простолюдинке, проглотившей градинку или ягоду (или «столкнувшейся» с облаком/яйцом), в целом выглядит независимым от мифа о небесной деве. Но между этими сюжетами есть конвергентная близость (при сопоставлении с версией о мужском божестве) в мотиве града и яйца (яйцо - как субститут мотива птицы). Иными словами, предки этносов, создателей обоих мифов, очевидно почитали как предка божество с атмосферными функциями. Вероятнее всего это был бог-громовержец (принимающий птичий облик), образ которого позднее ветвился и порождал отдельных божеств ветра, града, дождя.

Сверх этого у нас пока нет данных, чтобы усмотреть более близкое родство сюжетов (значит на данный момент нет и оснований говорить о древнем непосредственном родстве хори и предков пуё и когурё). Лебединые мотивы мифологии достаточно распространены в Японии, что позволяет предполагать известную близость предков носителей пуё-японских языков и протомонголов, причём именно протомонголов в целом, т.е. той общности, в которой ещё только начали проступать черты будущей северной (байкальской) ветви. (Если у нас будут другие исходные данные, а они могут появиться при вводе в доступный научный оборот новых источников, то будет допустима серьёзная коррекция всей картины древнего культурно-исторического взаимодействия на стыке нескольких языковых групп.)

Сказанное означает, что сяньби-пуё-корейский сюжет, если не изначально, то на протяжении многих веков, бытовал вне прямой связи с мифом о небесном божестве в лебедином облике. Сближение двух мифов и оформление их в одном повествовании происходит у маньчжуров и это датируется не глубокой древностью, а конкретным периодом после падения монгольской династии Юань. Количество поколений между основателем маньчжурской державы Нурхаци и легендарным Букури Йоншуном не превышает десяти (т. е. второе поколение жило после середины 14 в.). Нурхаци, обращаясь к соперникам из княжества Ула (входившем в союз во главе с племенем монгольского происхождения, известным маньчжурам под названием тумэт), говорил, что может тем и невдомёк за дела древности, но должны быть хорошо известны события времён названных десяти поколений. (В понимании маньчжура начала 17 века князья Ула это осколки былого монгольского величия, но не наследники разрушенной монголами чжурчженьской империи Цзинь и ещё более ранних королевств Пуё и Бохай.)

Присоединение мотивов из бурятского мифа к древнему сяньби-корейскому сюжету не единственное свидетельство контактов предков маньчжурского дома и бурят-хоринцев. В преданиях маньчжуров есть ещё одна история. По прошествию нескольких поколений после основателя Букури Йоншуна, в правление одного из его потомков подданные подняли восстание. Потомок Йоншуна Фаньча сбежал, мятежники бросились в погоню. Фаньча пребывал «в большом смятении», но тут появляется стая сорок (в китайском источнике говорится об одной сороке, в русском переводе маньчжурского текста речь идёт о стае), одна из которых села ему на голову. Преследователи приняли Фаньча с сорокой на голове за бугор (по китайскому тексту «решили, что это высохшее дерево») и пробежали мимо. Потомки Фаньча снова завоевали те племена.

Что нам это напоминает? Сюжет бурятской летописи о том, как хоринцы подверглись нападению превосходящего войска степняков, но решили принять бой. Осознавая свою малочисленность, хоринцы наделали чучела из растения хартагана (ср. - приняли за "высохшее дерево"), одели их в доспехи, усадили на коней и погнали рядом, создавая видимость большой толпы. В критический момент из-за перевала вылетели стаи лебедей, издавающих громкие клики. Вражеские воины устрашились:

«Полагая, что прибыло в помощь и пополнение народу этих одиннадцати родов хоринских многочисленное чужестранное войско, они обратились в бегство и вернулись назад. После этого у народа одиннадцати родов хоринских, в соответствии с невежественными нравами того времени, из желания не предавать забвению заслуги лебедей, оказавшихся для нас защитой и спасением в столь грозное время, вошла в обыкновение поговорка “Лебедь – предок, береза – коновязь", существующая доныне.»

В восточно-хоринской традиции лебедь-предок приходит дважды. В первый раз, чтобы дать потомство, и вторично - ради помощи на войне. То же самое - в маньчжурской традиции, но вместо лебедя фигурирует «священная сорока».

Таким образом, обзор известных нам вариантов двух мифов показывает следующее:

    1. восточная ветвь хори-туматов после разделения племени в 13 веке оказалась в регионе на стыке корейской и маньчжурской (а также китайской) культурных областей;

    2. мифология хори-туматов оказала влияние на официальный генеалогический миф цинской династии, который отличается от народного тунгусо-маньчжурского сюжета;

    3. в народе бытует более прозаическая версия происхождения Маньчжурского дома: девушка съела ягоду в горах Чанбайшаня, забеременела. Родившегося ребёнка она положила в лодку и отправила по течению Сунгари. Ребёнок доплыл до места обитания трёх враждующих родов, над которыми стал вождём. В этом варианте нет тех элементов, которые сближают маньчжурский генеалогический миф с хоринским этногоническим мифом;

    4. в свою очередь местный миф о граде и рождении основателя державы повлиял на сложение сюжета о рождении первого шамана родов хангин и шарайт;

    5. сходство прозвища бурятского предка-шамана Солонгото (hолонгото) с монгольским названием Кореи - не случайно. В бурятской традиции этот шаман также известен под именем Эргил Буга Тунхэй (или Тэнхээ). Имя Тунхэй близко к имени вождя сяньби Таньшихуая, а также к имени Танханье, которым в фольклоре маньчжуров и гольдов называют героя сюжета о ребёнке, родившемся у девушки, съевшей волшебную ягоду (т.е. в народной версии мифа фигурирует Танханье вместо Букури Йоншуна). Ещё один повод для размышлений даёт старая версия о том, что название государства Пуё / Буё (кит. Фуюй) происходит от алтайского бугу «олень» (слово, общее для трёх групп алтайской языковой семьи). Имя Буга является современной формой древнего бугу;

    6. бурятские мотивы о Солонгото, как и археологические находки с трубками-ганзами (о которых шла речь в предыдущей публикации), скорее всего, отражают контакты бурят с народами Дальнего Востока в 13-16 веках (а не в глубокой древности). 

Публикация выполнена в рамках проекта "ЦЕНТРАЛЬНАЯ АЗИЯ: ИСТОРИЯ И ТРАДИЦИИ"

Спонсор проекта - ТГ "Абсолют"

Дорж ЦЫБИКДОРЖИЕВ ©Yehe.Asia

Корея, Монголия, Бурятия

Читайте также

fc2] javlibrary.pro しらいしまりな سكس مال porn-planet.org لعب بزاز raw-011 freejavstreaming.net 吉根ゆりあ banglore sex vedios zbestporn.com nuduvista xnxxtelungu indianclips4u.com filz movies
smriti mandhana pictures pelisporno.org smuttymoms ningyou no yakata byhentai.com boobs overflowing اطول ظبر arabianmotion.com افلام سكس كلاب مع بنات haldi ki rasam pakistanipornmovie.com www. antervasna.com teekyuu hentai fuckhentai.net kanzaki hideri hentai
فيديو سكس عربي جديد porn-data.info قصص نيك في الكس bungou stray dogs hentai hentaihardcore.net hentai yuffie avagle avgle.mobi 熟女パブ top sex movies online fareporno.org bangla xxx bf inaba cozy hentaifreeporno.com sakura democracy